О будущем подводной робототехники

23 марта 2017 года в конгрессно-выставочном центре «Патриот» (г. Кубинка, Московская обл.) состоится II-я военно-научная конференция «Роботизация Вооруженных Сил Российской Федерации».

В предверии мероприятия Центр АСТ предлагает ознакомиться с переводом статьи «В ожидании прорывных технологий? Подводные автономные системы и трудности военно-морских инноваций», опубликованной Школой международных исследований им. С. Раджаратнам при Наньянском технологическом университете, Сингапур (Waiting for Disruption?! Undersea Autonomy and the Challenging Nature of Naval Innovation by Heiko Borchert, Tim Kraemer, Daniel Mahon). В статье говорится о развитии беспилотных подводных аппаратов и роботизированных комплексов в США, России, Китае, Норвегии и Сингапуре.

Необитаемый подводный аппарат «Марлин-350» производства компании "Тетис Про" (c) ria.ru

Необитаемый подводный аппарат «Марлин-350» производства компании «Тетис Про» (c) ria.ru

 

В ожидании прорывных технологий?

Подводные автономные системы и трудности военно-морских инноваций

В октябре 2016 года более 40 организаций из 20 стран мира собрались на западном побережье Шотландии на мероприятии под названием «UnmannedWarrior» («Беспилотный воин») – первой крупномасштабной демонстрации более чем 50 воздушных, наземных и морских беспилотных систем, организованной Королевским военно-морским флотом Великобритании. Данное событие позволило оценить нынешнее состояние ультрасовременных систем британского ВМС, а также получить представление о поле боя будущего.[1]

Мероприятие «UnmannedWarrior» послужило свидетельством растущего военного значения беспилотных систем. Наиболее распространенным является их применение в воздушном пространстве – около 90 стран и негосударственных акторов по всему миру используют беспилотные летательные аппараты (БЛА).[2] Резкое увеличение спроса создает впечатление, что дистанционно управляемые, автоматизированные и автономные системы получают широкое распространение в вооруженных силах.[3] Тем не менее, необходимо проявлять осторожность, поскольку события в воздушной, наземной и морской сфере развиваются с разной скоростью (см. Таблица №1). Важно учитывать данные различия при оценке возможного стратегического эффекта вышеуказанных систем на региональную стабильность и будущий характер военных действий. Это предотвращает поспешные выводы, возникающие, в частности, в ходе продолжающихся политических дискуссий, которые могут привести к преждевременным решениям о запрете на разработку, приобретение и использование соответствующих систем до того, как будет раскрыт их полный потенциал.[4]

Учитывая несколько преувеличенный характер сегодняшней дискуссии о беспилотных системах, данная работа рассматривает механизмы военных инноваций для того, чтобы служить своего рода предостерегающей запиской о текущем и перспективном использовании подводных автономных систем. Статья начинается с предпосылки о том, что подводные автономные системы нельзя считать неизбежной и прорывной технологией, как многие полагают.[5] В частности, это связанно с характером существующих угроз, ограниченным набором миссий для беспилотных подводных аппаратов (БПА), а также техническими возможностями.[6] Для того чтобы подводные автономные системы стали прорывной технологией, военно-морским силам необходимо понять, каким образом можно воплотить технологические возможности в эксплуатационные преимущества. Это потребует от представителей ВМС, промышленности и науки лучшего понимания взаимосвязи между оперативной необходимостью, культурными факторами, организационными и ресурсными потребностями, а также технологическими возможностями.

Таблица №1

Три отличительные особенности подводной сферы:

  • Физические аспекты

Физические аспекты подводной среды (соленость воды, изменение температур, течения, многолучевые отражения от морского дна и поверхности) серьезным образом усложняют выполнение таких задач как навигация, коммуникация и передача данных.

 

  • Нормативные аспекты

Подводный трафик отличается от воздушного отсутствием режима управления движением, за исключением некоторых конкретных положений НАТО/«Партнерства ради мира» в отношении управления водными пространствами. Поэтому обсуждение подобного режима необходимо начинать с нуля, учитывая специфику традиционных и беспилотных систем, а также вклад автоматизации в управление водными пространствами. При этом необходимо иметь в виду, что на сегодняшний день беспилотные подводные аппараты не обладают согласованным юридическим статусом.

 

  • Культурные аспекты

Концепция управления и контроля (command and control – С2) подводными силами отличается от таковой в других областях. Подводные командования легко справляются с делегированием задач активам, не нуждающимся в постоянном контроле, поскольку это может негативно сказаться на успехе выполнения поставленных задач. Таким образом, подводная культура, как представляется, будет с большей вероятностью использовать принцип делегирования полномочий (missioncommand), который может способствовать использованию беспилотных систем.

 

Источник: Heiko Borchert, Daniel Mahon, and Tim Kraemer, “Leveraging Undersea Autonomy for NATO: Allies Must Work Together to Avoid Fraction,” Cutting the Bow Wave (Norfolk: Combined Joint Operations from the Sea Centre of Excellence, 2016), pp. 50–51.

Данный аргумент в статье развивается в несколько этапов. Вначале дается описание нынешних и возможных будущих операций с применением БПА в различных странах. После краткого обсуждения перспективной картины военно-морских конфликтов, которое необходимо для понимания возможного роста значимости подводных беспилотных систем, в статье рассматриваются ключевые мотивы и движущие силы развития подводных автономных систем, и дается обзор литературы по вопросу военно-морских инноваций. В заключительной части приводятся основные выводы и рекомендации относительно продвижения подводных автономных систем в будущем.

 

Настоящее и будущее миссий с применением подводных автономных систем  

 

Военно-морские силы НАТО и стран, не входящих в организацию, используют беспилотные подводные аппараты для различных, но ограниченных задач. С целью иллюстрации существующих практик данная глава рассказывает о США, России, Китае, Сингапуре и Норвегии, так как в каждой их этих стран можно выделить специфические черты, обосновывающие использование БПА. Дискуссия покажет, что осуществление противоминной борьбы и разведки (Intelligence, Surveillance and Reconnaissance, ISR) являются стандартными практиками. Противолодочная борьба, боевые действия против надводных кораблей, а также обеспечение подводной и береговой защиты возникают в качестве дополнительных миссий.

 

Соединенные Штаты

 

Страх утраты технологического превосходства над вероятным противником является ключевым элементом дискуссии о военной стратегии в США. Данная проблема исходит из текущей геостратегической и геоэкономической обстановки, растущего риска глобального распространения технологий и повышения значимости коммерческих технологий для вооруженных сил. На этом фоне конкуренты, способные организовывать надежные зоны А2/AD (anti-access/area denial – ограничение доступа/сковывание сил противника на территории) представляют собой наиболее серьезный вызов военному планированию США.[7] Эти конкуренты ограничивают свободу действий Соединенных Штатов в стратегически важных регионах, увеличивают издержки военного вмешательства, ставят под вопрос американский потенциал сдерживания и, таким образом, могут подорвать солидарность с союзниками, так как возникают сомнения относительно готовности и решимости США предоставлять гарантии безопасности.[8]

Согласно военно-морской стратегии США на 2015 год, морские службы должны обеспечивать доступ, гарантировать стратегическое сдерживание и контроль морского пространства за счет организации локального превосходства, проецирования силы (в широком смысле) и обеспечения безопасности на море.[9] Данные стратегические цели также формируют задачи для подводного флота, имеющего важнейшее значение для стратегического сдерживания. Несмотря на то, что ВМС США продолжают стремиться к достижению превосходства в подводной сфере, лица, отвечающие за военное планирование учитывают тот факт, что амбициозные региональные державы нацелены на создание зон А2/AD, способных подорвать стратегическое преимущество США.[10] Помимо этого, образуется значительный разрыв в возможностях, поскольку «подводная ударная мощь флота упадет более чем на 60 процентов к 2028 году по сравнению с нынешними показателями».[11]  Негативные последствия данного тренда усиливаются «пробелами в противолодочной обороне», связанными с тем, что ВМС США и служба Береговой охраны «еще не готовы реагировать на использование беспилотных подводных и наземных аппаратов вражескими силами, террористическими и преступными организациями» в водах США.[12]

Учитываю центральную роль технологий в американском стратегическом мышлении, инновации, такие как «третья компенсационная стратегия» (Third Offset strategy) и другие концепции, служат в качестве ответа на вышеописанные тренды.[13] Главная цель – как можно скорее предоставить усовершенствованные технологические решения войскам для использования в учебных целях и боевых операциях. Это влияет на подход Соединенных Штатов к подводным автономным системам с 1994 года, когда ВМС США опубликовали «Генеральный план по беспилотным подводным аппаратам» (UUV Master Plan), который предусматривал использование подводных автономных систем для противоминной борьбы, сбора информации и океанографических задач. Первое оперативное развертывание данных систем произошло в 2003 году в ходе операции «Иракская свобода». В 2004 году ВМС США опубликовали новый план по БПА, который оказал глобальное воздействие на военно-морское мышление по вопросу подводной автономии. В частности, обновленная версия документа описывала ряд возможных миссий, таких как разведка, противоминная и противолодочная борьба, океанография, связь и навигация, информационные операции, немедленный удар, патруль и поддержка морских баз.[14]

Однако данный план опередил свое время и не был должным образом реализован в связи с отсутствием решимости со стороны военно-морского руководства, ресурсов и адекватных процедур продвижения подводных автономных систем.[15]

С тех пор, однако, ситуация резко изменилась. Согласно дорожной карте министерства обороны США Unmanned Systems Integrated Roadmap FY2013-2038, Департамент финансового планирования военного ведомства предусматривает общие расходы на беспилотные подводные системы в размере 1,92 млрд долл., 352 млн из которых будут направлены на исследования и технологии, 708 млн на закупки и около 900 млн на эксплуатацию и техническое обслуживание.[16] Помимо выделения значительных финансовых средств на подводные автономные системы, были проведены определенные изменения в структуре ВМС. В мае 2015 года контр-адмирал Роберт Гирриер (Robert Girrier) был назначен первым директором по беспилотным системам вооружений. За этим последовало назначение бригадного генерала (в отставке) заместителем помощника министра ВМС США по беспилотным системам в октябре 2015 года.[17]

Несмотря на широкий подход к тематике подводной автономии в целом, ВМС США сузили спектр возможных миссий с применением подводных аппаратов, сфокусировавшись на противоминной борьбе. С этой целью было разработано несколько национальных систем, таких как Battlespace Preparation Autonomous Undersea Vehicle (автономный подводный аппарат подготовки поля боя), различные модули противоминной борьбы для кораблей прибрежной зоны, автономные подводные аппараты (АПА) противоминной борьбы. Вторым направления использования АПА является разведка, для чего также было разработано несколько платформ, наиболее известная из которых – Echo Ranger компании Boeing. В дополнение к этим специально разработанным системам ВМС США также используют готовые решения, такие как система REMUS, произведенная компанией Hydroid (дочернее предприятие Kongsberg Maritime) главным образом для разведывательных целей, а также  SeaFox – система противоминной борьбы производства немецкой компании Atlas Elektronik. Противолодочная борьба с применением автономных систем – это третье, медленно развивающееся направление. Для данных миссий ВМС США рассматривают возможность использования крупных подводных автономных систем, таких как Echo Ranger и беспилотных надводные аппараты (БНА).

В целом, министерство обороны США «агрессивно» инвестировало в развитие беспилотных систем. Помимо вложений в автономные платформы и полезную нагрузку для них ВМС США финансируют технологии, которые позволяют сделать подводное пространство более подходящим для использования автономных систем. Например, были созданы подводные сети навигации, позиционирования и связи, подводные системы энергоснабжения передового развёртывания.[18] Кроме того, ВМС США применяет подход семейств систем, который позволяет развивать БПА необходимого размера с различной полезной нагрузкой.[19] В настоящее время проводятся испытания запусков БПА с надводных и подводных платформ[20], а также рассматривается возможность их запуска с истребителей.[21] Различные варианты запуска важны, так как ВМС США заинтересованы не только использовании одиночных БПА, но и в развертывании их скоординированных групп («роев») в различных сферах.

Существующие концепции подводных лодок оказывают сильное воздействие на подход США к подводным автономным системам. В связи с этим БПА рассматриваются, главным образом, как обособленные многоцелевые системы, которые расширяют возможности применения подводных лодок и надводных кораблей. Лучше всего данный подход олицетворяется в нынешнем американском видении БПА с большим водоизмещением (Large Displacement Unmanned Underwater Vehicle – LDUUV), которые способны не только выполнять собственные миссии, но и производить запуск меньших по размеру аппаратов. Поскольку ВМС США стремятся к многозадачности, их внимание постепенно переходит от автономных платформ к полезной нагрузке, которую они могут нести. Ожидается, что полезная нагрузка будет достаточно компактной и гибкой для того, чтобы одновременно отвечать требованиям различных миссий, таких как разведка, противоминная и противолодочная борьба. Следовательно, ВМС США также придают больше значение интеграции БПА в платформы для их запуска, что подчеркивается недавними испытаниями с кораблями береговой охраны и подводными лодками типа Virginia.

 

Россия

 

В настоящее время Россия осуществляет фундаментальную трансформацию в области внешней политики и политики безопасности. Новая стратегия национальной безопасности и военная доктрина страны изображают Запад ключевым стратегическим соперником, в то время как страны Центральной и Восточной Азии рассматриваются в качестве партнеров и союзников. Новая морская доктрина, принятая в июле 2015 года, следует логике данных рассуждений и отходит от регионального баланса, который соблюдался раньше.  В будущем это, вероятно, приведет к более настойчивым действиям России на Крайнем Севере и в Атлантике.[22]

Все это также влияет на направления развития Военно-морского флота России. ВМФ является ключевым инструментом стратегического сдерживания, которым в 1990-е годы в значительной степени пренебрегали. Программа модернизации 2014 года способствовала прекращению неуклонного спада российского флота.[23] Данная программа, помимо прочего, вводит новые системы вооружений, систему командования и управления, а также подчеркивает растущую роль беспилотных систем. Кроме того, большое значение придается модернизации подводного флота, который остро нуждался в повышенном внимании. Это связанно с тем, что около двух третей атомных подводных лодок России недоступны из-за текущих ремонтных работ и работ по модернизации.[24]

Вооруженные силы России получили представление о преимуществах, которые дает использование беспилотных систем, в ходе недавних конфликтов, например, в Грузии в 2008 году. С тех пор Россия наращивала усилия по разработке и внедрению подобных систем во всех сферах, поскольку они позволяют избегать человеческих потерь, а также иллюстрируют высокий технологический уровень вооруженных сил. На этом фоне беспилотные подводные аппараты[25] являются частью государственной программы закупок, а также программы модернизации и научно-технического развития ВМФ. Кроме того, вооруженные силы недавно приняли план развития роботизированных и беспилотных систем.[26]

Россия одна из немногих стран, подчеркивающих защиту в качестве ключевого фактора развития БПА. В частности, ВМФ России использует автономные системы в поисково-спасательных операциях, а также для усиления защиты гаваней. Противоминная и противолодочная борьба являются дополнительными миссиями для БПА. В будущем Россия планирует расширить спектр применения подводных роботов до проведения разведывательных миссий, борьбы с надводными кораблями и вражескими БПА, противоминной борьбы, координированного запуска групп БПА против особо важных целей противника, обнаружения и уничтожения морской инфраструктуры (например, силовых кабелей). Российский флот, как и ВМС США, считает приоритетным направлением интеграцию БПА в атомные и неатомные подводные лодки пятого поколения.[27]

Нынешние оценки заинтересованности России в подводных автономных системах, как правило, упускают тот факт, что страна оглядывается на почти пять десятилетий традиций и опыта в разработке подобных технологий. Советский Союз имел возможность поставлять научные БПА на экспорт Китай и Соединенные Штаты. Внутренние потрясения 1990-х годов привели к практически полному развалу этой технологической области. Однако, благодаря экспортным проектам, российским разработчикам удалось выжить. В начале 2000-х годов ВМФ России потребовалось обратиться к иностранным поставщикам с целью приобретения новых БПА, вследствие чего компании Saab,    Teledyne Gavia и ECA получили доступ к российскому рынку. Однако сегодня страна стремится заметить зарубежные системы моделями, разработанными и произведёнными в России, такими как БПА «Обзор-600» разработки компании «Тетис Про» или противоминными решениями  «ГНПП «Регион». Кроме того, Россия запустила несколько исследовательских проектов, в которых основное внимание уделяется, в частности, подводной связи и обнаружению надводных объектов.

В целом российский опыт в сфере БПА опирается на научные организации в структуре Российской академии наук, в то время как промышленные предприятия пока играют вспомогательную роль. В настоящее время Россия работает над тем, чтобы вновь вывести собственные технологии на экспортный рынок. Местные наблюдатели предполагают, что при поставке на экспорт корабль противоминной обороны «Александр Обухов» будет оснащаться автономными подводными системами «ГНПП «Регион».[28]

 

Китай

 

То, как Китай осуществляет свою постепенную интеграцию в международную систему, имеет отношение не только к внутренней стабильности и процветанию страны, но и к ответным действиям соседних стран на растущее влияние Пекина. Хотя Китай, вероятно, принимает тот факт, что Вашингтон по-прежнему является ключевым игроком в мире, Пекин готов предложить себя в качестве альтернативы Соединенным Штатам.[29] Председатель КНР Си Цзиньпин кажется более подготовленным, чем его предшественники, к тому, чтобы платить за внутренний рост страны необходимостью справляться с международными трениями.[30] Это также находит отражение в растущей уверенности руководства в том, что Китай начинает располагать все большими возможностями для поддержания своих настойчивых действий соответствующими военными и невоенными средствами.[31]

Народно-освободительная армия Китая (НОАК) занимает центральное место в китайском представлении об основополагающих элементах могущественного государства.[32] Задачи национальной обороны и возможная битва за Тайвань по-прежнему играют важную роль в военном планировании НОАК, однако зависимость Китая от наземных и морских транспортных путей представляет собой дополнительный фактор в стратегии применения вооруженных сил. Это идет рука об руку с готовностью Поднебесной проецировать силу в стратегически важных регионах и направлять инвестиции на укрепление возможностей A2/AD для защиты данных регионов.[33]

(c) Chinese Academy of Sciences

(c) Chinese Academy of Sciences

ВМС КНР четко отражают этот сдвиг парадигмы. Традиционно организованные для защиты береговой линии и территориальных вод Китая, ВМС намерены расширить свое присутствие в международных водах путем проведения все более требовательных морских операций.[34] Эти два вектора развития тесно взаимосвязаны, поскольку большая международная роль ВМС Китая зависит от защиты национальная суверенитета в территориальных водах. Для этого требуется тесное сотрудничество между ВМС и китайской береговой охраной.[35] Растущие международные амбиции также подчеркивают роль подводного флота, чьи атомные подводные лодки с баллистическими ракетами являются ключевым элементом китайского ядерного сдерживания. Китай вкладывает значительные средства в укрепление своего подводного флота и с той же целью возобновил сотрудничество с Россией. Несмотря на достигнутый прогресс, Китай демонстрирует стратегическую уязвимость в подводной сфере, особенно в отношении противолодочной борьбы. Это объясняет новые китайские инициативы, такие как «подводная великая стена», напоминающая гидроакустическую противолодочную систему США в Атлантическом океане.[36]

На этом фоне Китай понимает стратегическую важность беспилотных систем во всех сферах. Как отмечает Майкл Чэйс, китайское видение относительно беспилотных систем не только следует за американским, но и во многом подражает ему.[37] С китайской точки зрения, беспилотные системы увеличивают существующие возможности, поскольку операции, которые не подходят для пилотируемых платформ, стали более контролируемыми.[38] Кроме того, избегание человеческих потерь приобретает значение из-за взаимосвязи политики одного ребенка, возможной потери этих детей в бою и последствиями, которые это может иметь для внутренней стабильности. Региональные особенности, такие как отсутствие возможностей в подводной сфере у южных соседей Китая, могут побудить Пекин к более дерзким действиям – тестированию инновационных концепций использования беспилотных систем под водой.[39]

Использование Китаем БПА преднамеренно переходит в «серую зону» между коммерческими, научными и военно-морскими операциями. Появляются три широкие области применения: защита прибрежной зоны страны и военной инфраструктуры, в частности, баз подводных лодок и морских коммуникаций; противоминная борьба с использованием автономных систем; разведка ресурсов на шельфе. Китайские эксперты также обсуждают дополнительные миссии, такие как противолодочная борьба, использование БПА против военной и коммерческой подводной инфраструктуры, гидрография, поисково-спасательные операции и защита искусственных островов. Иногда китайские эксперты также рассматривают варианты оснащения БПА вооружением.[40]

Оборонно-промышленный комплекс Китая является непрозрачным, но, похоже, около 15 команд разработчиков и исследователей работают над БПА. Важно отметить, что все крупные институты являются частью ключевых судостроительных конгломератов – China State Shipbuilding Corporation и China Shipbuilding Industry Corporation. ВМС предположительно являются основным спонсором большинства проектов, однако поддержку также могут оказывать китайские энергетические компании, заинтересованные в шельфовых исследованиях. ВМФ использует Zhsihui-3 – БПА, разработанный в Китае для поисково-спасательных операций и противоминной борьбы. Кроме того, различные системы были импортированы из-за границы или произведены совместно с партнерами. Сотрудничество в области БПА с Россией сосредоточено на научно-исследовательских проектах, однако можно предположить, что данные проекты были полезны и для ВМС.[41]

 

Сингапур

 

В связи с малой площадью территории геостратегическое положение Сингапура является неустойчивым. Следовательно, город-государство сочетает сдерживание и активную дипломатию с поддержанием баланса в отношениях с Китаем и Соединенными Штатами. Региональное процветание и интеграция в глобальную экономику – два основных стратегических фактора, влияющих на национальную безопасность и военное строительство Сингапура. ВМС страны являются ключевым инструментом, обеспечивающим безопасность и стабильность морских коммуникаций. В данном контексте подводная сфера имеет особое значение. Сингапур инвестирует средства в подводный флот, но он также обеспокоен тем, что растущее число подводных лодок в регионе может поставить под угрозу региональные морские перевозки и морскую инфраструктуру. Поэтому ВМС Сингапура недавно выступили с инициативой обмена информацией, касающейся операций с применением подводных лодок.[42]

Сингапур – высокотехнологичная страна, передовые технологии заложены в ДНК его вооруженных сил. Поскольку кадровый состав является ограниченным, автономные системы увеличивают существующие возможности вооруженных сил. Однако культура страны, связанная с геостратегической замкнутостью, ограничивает технологический «аппетит» вооруженных сил, отходя тем самым от развития систем, способных поставить под угрозу региональный баланс сил. Таки образом, использование автономных систем в наступательных целях не стоит на повестке дня.[43]

Технологическая зрелость и эксплуатационные преимущества являются двумя ключевыми параметрами, используемыми вооруженными силами Сингапура для оценки готовности новых технологий. Поэтому использование ВМС Сингапура беспилотных подводных аппаратов в настоящее время сконцентрировано на противоминной борьбе. Сингапур рассматривает дополнительные миссии, такие как противолодочная борьба, гидрография и защита морской инфраструктуры. Использование БПА для разведки может выглядеть средством устрашения для соседних государств, поэтому Сингапур рассматривает исключительно оборонительные цели.[44]

Оборонная экосистема Сингапура состоит из высокоэффективных государственных институтов, исследовательских институтов в местных университетах и оборонной промышленности, основным игроком которой является компания ST Electronics. Исследовательская организация DSO National Laboratories разработала автономный подводный аппарат Meredith, а компания ST Electronics – аппарат AUV-3. ST Electronics также сотрудничает с Национальным университетом Сингапура в разработке системы STARFISH. По причинам, не придающимся огласке, ВМС Сингапура не производило закупок данных систем национальной разработки.[45] Напротив, стоящие на вооружении сингапурского флота корабли противоминной борьбы были оснащены импортными  системами, такими как REMUS от Hydroid, а также K-STER I и K-STER C от французской компании ECA.[46]

 

Норвегия

 

Внешняя политики и политика в области безопасности Норвегии основывается на культуре мирного разрешения конфликтов и подчеркивает стратегическую роль США как незаменимого партнера Осло.[47] Геостратегическое положение страны, ее зависимость от морской экономики и общая граница с Россией влияют на оборонную политику. Большое значение придается национальной и коллективной обороне. Несмотря на то, что последние события в Европе еще в большей мере усиливают эти стратегические приоритеты, норвежские вооруженные силы не отвечают новым требованиям в отношении боевой готовности. Это побудило главу министерства обороны Норвегии потребовать масштабных структурных изменений, которые приведут к значительному перераспределению личного состава, повышению готовности войск к боевому развертыванию и существенному увеличению оборонного бюджета, что предусмотрено долгосрочным оборонным планом, принятым в июле 2016 года.[48]

На этом фоне операции в прибрежной зоне и в открытом море были двумя ключевыми параметрами развития ВМС Норвегии. Сегодня норвежский флот все так же готов к проведению операций в открытом море, однако нынешний фокус на национальной и коллективной обороне ставит несколько иные приоритеты. Это также влияет на будущий размер флота, который будет значительно меньше, чем сегодня. В его составе, помимо прочего, будет пять фрегатов, три корабля материально-технического и тылового обеспечения, четыре подводные лодки. Основной задачей подводных лодок, в данном случае, является сдерживание в водах Норвегии. 3 февраля 2017 года Норвегия выбрала Германию в качестве стратегического партнера с целью подписания соглашения о новых подводных лодках в 2019 году. Это позволит Норвегии заменить шесть подводных лодок типа Ulaна четыре новые U212NG, построенные немецкой компанией ThyssenKrupp Marine Systems.[49]

На нынешнем переходном этапе основное внимание военного руководства уделяется внедрению новых крупных систем вооружений и поддержанию внутреннего баланса вооруженных сил Норвегии. В этой связи автономные системы рассматриваются с точки снижения расходов и рисков для вооруженных сил. Однако до сих пор норвежским войскам не хватает единого подхода к вопросу о влиянии автономных систем на существующие военные концепции, тактику и процедуры. Среди всех видов норвежских вооруженных сил ВМС является наиболее продвинутым пользователем автономных систем, действуя в сотрудничестве с местной промышленностью и исследовательским институтом министерства обороны FFI. Ключевые технологии разрабатываются FFI и будут коммерциализированы компанией Kongsberg. Кроме того, за совершенствование подводных автономных систем выступает нефтегазовая промышленность Норвегии, предоставляя финансовые средства на разработку соответствующих технологий.[50]

На сегодняшний день противоминная борьба является основным типом миссий для автономных подводных систем Норвегии. ВМС убеждены в ценности таких систем как REMUS производства компании Hydroid и HUGIN, разработанной FFI. Представители подводного флота, напротив, менее заинтересованы в автономных аппаратах. Основываясь на имеющемся опыте, FFI рассматривает дополнительные возможности применения АПА в будущем, например, для сбора разведывательных данных, противолодочной борьбы, подводной маскировки. К 2025 году служба противоминной борьбы ВМС Норвегии постепенно выведет из эксплуатации специализированные надводные корабли и заменит их мобильными группами автономных аппаратов, готовыми к запуску с различных платформ. В настоящее время обсуждается вопрос о том, должны ли подводные лодки оснащаться встроенными модулями с автономными аппаратами.[51]

 

Будущее морских конфликтов
В контексте передела мирового порядка растет конкуренция в области свободы судоходства и доступа к стратегически важным территориям. Такие страны, как Россия, Китай и Иран отвечают на почти неограниченные возможности США проецировать силу на всем земном шаре посредством наращивания возможностей A2/AD, а также продвижения в публичном поле нарративов, легитимизирующих их действия. В результате сущность морских территорий меняется по мере роста системных рисков – идеи относительно основных правил, норм и принципов начинают расходиться, что ведет к «балканизации» морской среды, в то время как различные зоны влияния в море расширяются в ущерб глобальной природе акваторий. Это представляется важным, так как морская среда представляет собой важную артерию глобальной экономики, способствуя международной торговле. Помимо этого, растет стратегическая важность прибрежных зон благодаря таким трендам, как меняющаяся демографическая обстановка и растущая урбанизация – все это происходит на фоне необходимости глобальных взаимосвязей в этих важных, но уязвимых районах. Таким образом, вырисовывается образ новых конфликтов на море:

  • Морская среда становится все более перегруженной, так как прибрежная урбанизация расширяется, и растет количество государственных и негосударственных акторов, использующих море для различных целей. Перегруженность акваторий означает, что вооруженным силам будет трудно избежать столкновений с противником, особенно когда те расширяют буферные зоны посредством реализации концепции A2/AD. Следовательно, операции становятся более рискованными. Это увеличивает потребность в новых системах вооружений вроде беспилотных, которые могут быть взять на себя эти риски затем, чтобы избежать контакта с противником и уйти в другую акваторию.
  • Перегруженные морские пути также означают растущую хаотичность движения, что играет на руку тем, кто хочет скрыться. Это в свою очередь требует четкого разграничения тех, кто использует идентификационные системы («транспондеры») и тех, кто намеренно избегает обнаружения. Следовательно, растет необходимость в обмене данными и кооперации между странами и различными ведомствами. Это должно развиваться на межрегиональном уровне, а также включать в себя различные среды – тем самым получится противостоять гибридным действиям противника.
  • Цифровая взаимосвязь также усиливает последствия перегруженных и хаотичных акваторий. Связь – это важный фактор для объединенных в единую сеть морских и подводных сил, так как ценность каждого сенсора или разведывательной аппаратуры определяется ее степенью интеграции в общую сеть C4ISR – командование, управление, связь, компьютеры, разведка, наблюдение и рекогносцировка. Однако это также и ахиллесова пята сетецентричных сил, так как недостаток взаимосвязи может значительно снизить эффективность проведения операции или даже привести к ее краху. Это очень важно, так как негосударственные акторы в последнее время демонстрируют успешное использование недорогостоящих технологий и самостоятельно разработанных методов, чтобы качественно увеличить свои возможности взаимосвязи.
  • Все это подразумевает, что в будущем морская среда станет местом еще большего соперничества . Как утверждает исследователь Крепиневич, гонка вооружений в области мощных радаров и сенсоров приведет к возникновению «нейтральных территорий», где будут пересекаться только «возможности по дальней разведке и нанесению ударов большой дальности двух стран». Как показывают факты, данный процесс уже имеет место, так как продвинутые системы A2/AD сочетают подводные сенсоры, подводные платформы, а также надводные корабли с ПВО, системы берегового, космического базирования, а также операции в киберпространстве. Такое сочетание повышает риски потерь в ходе потенциального вторжения. Однако это также может спровоцировать частое задействование беспилотных систем вооружения, чтобы тем самым преодолеть проблему высоких потерь.
  • Наконец, военно-морские силы государств-членов НАТО и Европейского Cоюза должны будут следовать правилам боя, которые подлежат пристальному политическому контролю. Соразмерность используемых средств и необходимость публично обосновать каждое действие могут создать больше ограничений для этих военно-морских сил, чем для акторов, которые не ограничены подобными вещами. В условиях все большей хаотичности и перегруженности акваторий потребуются новые должностные инструкции, которые помогут избежать сопутствующего ущерба в море и под водой. Кроме того, стоит ввести требования к контролю со стороны личного состава над беспилотными и автономными системами, а также к контролю взаимодействия на уровне «машина-машина».

Все эти тенденции изменят будущие требования к морским системам вооружения. Из-за будущей повсеместной распространенности новых типов сенсоров в морской области, важность приобретут скрытность, кибербезопасность, маскировка и обман. Все большее количество свободно плавающих интеллектуальных датчиков и автономных платформ необходимо будет интегрировать в общую морскую архитектуру C4ISR, которая, в свою очередь, должна быть легко подключена к аналогичным системам в других акваториях. Если не задействовать новые способы защиты и обороны, A2/AD повысит риск для сегодняшних высокоценных объектов инфраструктуры, кораблей и судов, что, вероятно, приведет к необходимости использования  концепции «распределенных возможностей» (когда платформа X имеет ограниченные возможности и для выполнения  задачи делает запрос платформе Y, которая способна на это). Это также может снизить сегодняшнюю ориентацию на многоцелевые платформы на узкоспециализированные платформы, способные работать в «умных роях». Следовательно, все элементы будущих сетевых военно-морских надводных сил и подводных сил должны быть более гибкими, легко интегрируемыми и готовыми к подключению к друг другу даже при нахождении в разных средах.

Для автономных систем это в своем роде лакмусовая бумага – либо акватории будущего окажутся слишком сложной угрозой, особенно если противники будут использовать взаимосвязанность систем как цифровую «ахиллесову пяту»; или это станет основным драйвером для развития автономных систем. В любом случае представляется, что автономные системы будущего должны будут стать намного более гибкими, быстрее и без предварительного согласования реагировать на непредвиденные ситуации, обладать улучшенными возможностями самозащиты и быть способными противостоять беспилотным системам противника. Все это значительно повышает требования к будущим автономным аппаратам.

 

Подводные автономные аппараты: мотивы, драйверы и добавленная стоимость

 

Будущее морских конфликтов, которое было описано выше, скорее всего, изменит то, как мы видим подводную среду, которая уже сегодня видится трехмерным полем боя. В настоящее время подводные акватории насыщены с точки зрения используемых систем вооружений. Поэтому БПА, внедренные в эту сложную среду, должны обеспечить добавленную стоимость за пределами уже имеющихся систем, чтобы создать преимущества, которые убеждают флоты и подводные силы в необходимости и полезности подводных автономных систем. Это определяет основные операционные и стратегические мотивы использования БПА (см. табл. 2):

  • Оперативные мотивы

Важнейшим оперативным мотивом является устранение существующих разрывов в возможностях с непилотируемыми системами, как обсуждалось выше в случае военно-морских сил США. Во-вторых, оперативные мотивы также проистекают из принципов, олицетворяющих ключевые военные парадигмы ВМС.  Использование БПА в соответствии с такими ключевыми принципам, таким как экономия сил, гибкость и внезапность, будет многократно усиливать ВМС.[52] Как будет обсуждаться в следующем разделе, посвященном военным инновациям, использование БПА также потребует, чтобы военно-морские силы переосмыслили то, как они готовятся и проводят миссии с автономными аппаратами. Третья группа мотивов является следствием специфики подводных операций. Как показывают исходные концепции ВМС США, сенсоры, устанавливаемые на БПА, которые будут взаимодействовать с подводными лодками, могут значительно увеличить существующие возможности, поскольку можно будет отслеживать события в интересующей подводной зоне, без присутствия самой подводной лодки. Кроме того, отдельные БПА-сенсоры могут приблизиться к цели, не подвергая опасности материнскую платформу. В будущей  концепции подводного A2/AD близость к цели следует рассматривать в качестве основного требования к БПА.

Таблица 2. Первичные и вторичные мотивы развития подводных автономных систем в различных странах

Страна Первичные мотивы Вторичные мотивы
Сократить отставание в возможностях Дополнить возможности Снизить риски Сократить издержки
США
  • Страх потери технологического превосходства
  • Проецирование силы против A2/AD
Россия
  • Поисково-спасательные работы
  • Автономные системы демонстрируют высокоразвитость вооруженных сил
Китай
  • Не отставать от США
  • Защищать морской суверенитет
Норвегия Содействие нефтегазовой отрасли
Сингапур  Ожидания общества

 

  • Стратегические мотивы

Прежде всего, ключевым является концпция риска. В этом отношении БПА имеют как плюсы, так и минусы, поскольку они могут как снижать риски, так и принимать их на себя. Пока неясно, будут ли государственные и негосударственные акторы толковать использование автономных аппаратов как опасность, что может ухудшить геостратегическую стабильность. Во-вторых, учитывая ограниченные финансовые ресурсы большинства западных военно-морских сил, снижение издержек является еще одним стратегическим мотивом. Однако, это палка о двух концах. Например, Китай по-другому относится к расходам: для него низкие издержки считаются конкурентным преимуществом по отношению к различным игрокам, в том числе и с точки зрения поставок на экспортные рынки.[53] В-третьих, увеличение силы является основным стратегическим стимулом для акторов, у которых наблюдается недостаток персонала. В-четвертых, вооруженные силы верят в ценность сравнительного анализа и поэтому хотят следовать «лучшим в классе» примерам. Но, как будет показано ниже, это также может нанести ущерб стратегической свободе действий. В-пятых, обратная сторона сравнительного анализа – общая озабоченность по поводу отставания от других, поражения в технологических достижениях. Это также может спровоцировать ВМС различных стран на изучение преимуществ автономных подводных аппаратов. Наконец, развивающиеся страны демонстрируют растущий интерес к созданию мощных национальных оборонных отраслей и выходу на международные оборонные рынки.[54] В этом отношении автономные аппараты, действующие в различных средах, являются весьма привлекательными, поскольку барьеры для входа в этот сегмент имеют тенденцию быть более низкими, чем в других, более сложных сегментах.

На практике ответы на все эти мотивы сильно переплетаются с двумя ключевыми вопросами: «Что военно-морские силы хотят делать с БПА?» и «как они намереваются выполнять соответствующие задачи?». Ввиду потенциально прорывногохарактера БПА, второй вопрос более важен, поскольку именно здесь военно-морским силам нужно придумывать новые концептуальные подходы. Сегодня большинство западных флотов и вооруженных сил в целом сосредоточены на использовании автономных систем в «грязных, рутинных и/или опасных» миссиях. Хотя это резонно с точки зрения снижения риска, такой подход лишает автономию ее полного потенциала, поскольку существующие концепции и тактика остаются в основном неоспоримыми. Чтобы выйти за рамки привычного мышления о подводной автономии, необходимы различные способы использования автономных систем:[55]

  • Автономные системы, которые могут быть развернуты круглосуточно для патрулирования больших участков акваторий, увеличивают радиус действия военно-морских сил. То же самое относится к передовым развернутым системам вооружений, которые будут активированы по запросу в будущем, например, к программе Upward Falling Payload Агентства DARPA.[56] Если автономные системы могли бы помочь развернуть такие системы вооружений за стеной A2/AD противника, они могли бы позволить союзным силам использовать эффект неожиданности и тем самым нейтрализовать вражескую оборону.
  • Ожидается, что будущие ВМС будут соответствовать другим видам вооруженных сил в отношении сенсоров дальнего действия. Поэтому становится более важным рисковать. Беспилотные системы могли бы помочь союзным военно-морским силам в большей степени рисковать, подавляя, обманывая и уничтожая вражеские системы разведки, тем самым увеличивая свои возможности маневрирования.
  • Если военно-морские силы будут готовы к большему риску, они, скорее всего, не захотят ставить под угрозу свои самые дорогостоящие системы вооружений. Военно-морские силы нуждаются в системах, которые они готовы потерять. Поэтому дешевые, одноцелевые, автономные системы, которые можно использовать в группах, вероятно, приведут к тому, что массовость снова станет  важной характеристикой будущих военно-морских сил.[57] Это может привести к таким идеям, как создание «заслона из сенсоров» на больших надводных и подводных площадях, что поможет сдерживать  вражеские подводные лодки от проникновения в стратегические зоны посредством установки шумовых помех, улучшения подводного обнаружения, и обеспечивая данные о локализации для органов управления противолодочной борьбойразмещенных в других средах.
  • Рои могут также привести к новому разделению труда. Распределение возможностей в рое может означать, что некоторые элементы отвечают за наблюдение, в то время как другие обеспечивают защиту, а другая группа сосредотачивается на выполнении основной задачи роя. При этом военно-морские силы будут отходить от традиционного подхода к использованию многоцелевых платформ, который становится все более рискованным с учетом угрозы A2/AD.

 

Военные инновации: о чем говорит литература

 

То, в какой степени использование беспилотных и автономных подводных аппаратов меняет характер подводных боевых действий, имеет большое значение для будущей картины морского конфликта. Тот простой факт, что данные аппараты доступны, еще не представляет собой военной инновации.[58] Военные инновации являются результатом сложного взаимодействия между оперативными потребностями и концептуальными, культурными, организационными и технологическими изменениями. Это взаимодействие собой концепцию революции в военном деле (РВД), которая описывает различные нововведения, такие как новая сухопутная война во время Французской и Промышленной революций (например, телеграфная связь, железнодорожный транспорт и артиллерийское оружие), тактика общевойскового вооружения и операции в Первой мировой войне; или Блицкриг во Второй мировой войне.[59] Цифровые технологии и сетецентричность, вызванные появлением новых информационных и коммуникационных технологий, легли в основу сетевой войны, которая, в свою очередь, подготовила почву для сегодняшней дискуссии о беспрепятственной интеграции различных видов вооруженных сил во всех соответствующих областях.[60]

 

Снимок экрана 2017-03-20 в 8.04.18

Рисунок 1. Элементы военной инновации.

 

На рис. 1 обобщены обсуждаемые в литературе факторы, которые помогают понимать военные инновации в контексте подводной автономии — взаимодействие между угрозами, культурой безопасности и опытом эксплуатации описывает «гуманитарные» аспекты военных инноваций, тогда как взаимодействия между технологиями , организационные сложности  и потребность в ресурсах составляют «технические» аспекты. Истинные военные инновации требуют обоих измерений, поскольку концептуальный, культурный, организационный и технический прогресс не развиваются одинаковыми темпами.[61]

 

«Гуманитарные» инновации

 

Как отмечает Адамски, «взаимосвязи между технологией и военными инновациями … лежат в социальной плоскости», а это означает, что «вооружение, которое разрабатывается, и тот вид вооруженных сил, который его предвидит, являются культурными продуктами в самом глубоком смысле».[62] Американская концепция LDUUV, которая имитирует роли и функции авианосца, прекрасно иллюстрирует точку зрения Адамского. Кроме того, общественные ценности являются важными детерминантами типов войн, которые ведет государство, и теми концепциями и технологиями, которые оно использует для этого.[63] Вместе эти элементы составляют военную культуру, которая определяется как «идентичности, нормы и ценности, которые приняты военной организацией и отражают то, как эта организация видит мир, а также ее роль и функции в мире».[64] Военная организационная культура, сформированная в мирное время, как утверждает Мюррей, «определяет, насколько эффективно [вооруженные силы] приспособятся к реальным боевым действиям».[65] В этом отношении военные организации в основном носят консервативный характер, защищая статус-кво от изменений в том, как они формируются и каковы их задачи, а также как  распределяются финансовые средства.[66] Все эти аспекты могут потребоваться для того, чтобы в полной мере использовать преимущества беспилотных систем.

 

Размышления о роли культуры также должны учитывать восприятие угроз и опыт боевых действий, но влияние этих двух дополнительных аспектов на инновации неоднозначно. В целом, степень необходимых изменений вооруженных сил зависит от: (i) масштаба изменений в соответствующих условиях; (ii) влияние этих изменений на военные задачи и возможности; и (iii) готовность вооруженных сил справляться с этими изменениями и в результате изменения задач и возможностей. Геостратегические изменения могут стимулировать военные инновации, поскольку они могут побуждать страны к изменению своих ценностей, если ставки достаточно высоки.[67] Однако на готовность к изменению влияют дополнительные аспекты, такие как возраст организации, который является критическим фактором, так как более старые организации сопротивляются переменам.[68] Кроме того, опыт боевых действий может усилить культурное сопротивление, поскольку вооруженные силы «более привержены идеям прошлого, чем подготовке к будущему».[69] Это объясняет, почему вооруженные силы склонны использовать беспилотные системы точно так же, как и пилотируемые платформы, уже имеющиеся на вооружении, потому что эти же военные и разработали тактику, методы и процедуры для их использования.

 

Это ставит следующий вопрос: могут ли государственные (или негосударственные) акторы получить оперативные преимущества от использования беспилотных и автономных систем, имеющих стратегическое значение? Повторимся, в литературе говорится о преобладании консервативных сил. Во-первых, те, кто используют инновации первыми, могут пользоваться преимуществами по отношению к своим соперникам, но, по словам Горовица, относительные выгоды «обратно пропорциональны коэффициенту распространения инноваций».[70] Это говорит о том, что ожидание может принести пользу опоздавшим, так как наличие дополнительной информации показывает, чего стоит риск, связанный с военными инновациями. В результате это приводит к появлению схожих аналогов, так как конкуренты анализируют выбор своих противников и используют аналогичные системы вооружений.[71] Это предполагает, во-первых, что «доминирующие субъекты получают меньшие относительные выгоды от новых технологий ».[72] Что, в свою очередь, может повлиять на их готовность принять новые технологии. Во-вторых, развивающиеся страны также не склонны к риску. Когда дело доходит до принятия новых, неопробованных технологий, они, вероятно, будут подражать своим соперникам, если «поиск своих инноваций окажется дорогостоящим по сравнению с имитацией, имеется мало информации об эффективности альтернативных нововведений; а также если оценочные риски неспособности имитировать другое государство перевешивают ощутимые выгоды от использования новой, но рискованной технологии».[73]

 

«Технологические» инновации

 

Технологии являются важным драйвером для военных организаций. Главная проблема сегодняшнего дня связана с тем, что ключевые технологии больше не возникают в традиционном военно-промышленном комплексе, а скорее в коммерческих экосистемах. Это ставит вопрос об интеграции коммерчески развитых технологий в военную сферу. В этом отношении военные инновации зависят от трех различных аспектов: (i) организаций, (ii) ресурсов и (iii) концепций. Организации и ресурсы напрямую связаны. Основываясь на идеях Горовица, военные инновации распространяются менее быстро, если они требуют интенсивных организационных изменений и потребляют большие ресурсы.[74] Это имеет как минимум два последствия для использования беспилотных и автономных систем:

 

  • Во-первых, внедрение беспилотных и автономных систем, похожих на уже эксплуатируемые, например, с использованием аналогичных концепций операций, снизит барьеры для принятия. Однако это может нанести ущерб инновациям, поскольку вооруженные силы будут продолжать делать то же самое, только другими средствами.
  • Во-вторых, беспилотные и автономные системы, которые нарушают статус-кво, скорее всего, приведут к изменениям на поле боя. Это может привести к эксплуатационным преимуществам, но также рискует не справиться с принятием вооруженных сил.[75]

 

 

В какой степени военные организации будут принимать инновации зависит от того, как они о них думают. Их способ мышления, в свою очередь, зависит от нескольких факторов, таких как доступ соответствующих субъектов к источникам власти в политическом и военном истеблишменте, то, как эти субъекты используют свой институциональный вес для продвижения своих собственных идей в области инноваций и степени сотрудничества или конкуренции между различными военными ведомствами.[76] Кроме того, важны аспекты карьерного роста. Эффективные военные организации поощряют людей на основе индивидуальной эффективности и заслуг. Таким образом, важно, насколько способности солдата в обращении с беспилотными и автономными системами рассматриваются как особый навык, который необходимо вознаградить, поскольку это посылает войскам положительные сигналы.[77]

 

Наконец, все это говорит о том, что для того, чтобы технология имела долгосрочное влияние на военные и военно-морские инновации, она должна быть должным образом интегрирована в военные концепции и регламенты. Относительно легко приобретать технологию, но гораздо сложнее адаптировать ее соответствующим образом. Лицам, принимающим решения, необходимо действовать осторожно, чтобы уравновесить срочные требования с долгосрочными потребностями, чтобы вооруженные силы развивали сбалансированный «портфель возможностей», дополненный преимуществами автономных и беспилотных систем.

 

Выводы

 

Военные инновации, возникающие в результате взаимодействия между оперативными потребностями, концепциями, культурно-институциональными рамками и техническим прогрессом, очень ресурсозатратны. Автономные системы могут способствовать инновациям в подводной войне, поскольку они позволяют флотам преодолевать отставание в потенциале, расширять спектр задач и действовать более смело. Степень, в которой БПА будут изменять темп и динамику подводной войны и, таким образом, влиять на региональную стабильность, зависит от концепций, которые военно-морские силы используют для эксплуатации данных аппаратов. Пока что прогресса нет, поскольку преобладают консервативные силы.

 

Ни одна из стран, проанализированных в этой статье, не смогла развить инновации по трем направлениям – концептуальным, культурным и организационным изменениям. Следовательно, сегодня имеют место инновации первой степени, которые были достигнуты с подводной автономией – они тесно отражают существующие концепции и существующие платформы. Таким образом, БПА первоначально заменили пилотируемые платформы, но традиционная тактика, методы и процедуры остаются в значительной степени неизменными. Инновации второй степени означали бы, что военно-морские силы начали использовать БПА таким образом, который отличался бы от нынешнего использования подводных платформ или что БПА будет поручено выполнение задач, которые в настоящее время не предназначены для пилотируемых платформ. Это может привести к серьезным инновациям, которые внесут изменения в существующие задачи, платформы или технологии. Однако для этого потребуется, чтобы военно-морские силы приступили к радикальным концептуальным и организационным изменениям, которых в настоящее время не существует. Вместо этого текущие задачи БПА развиваются в соответствии с литературой о военных инновациях. Противоминная борьбастала ключевой задачей, так как оперативные потребности ВМС сводятся к снижению риска (например, защита водолазов группы разминирования) и повышению эффективности (например, касательно поиска морских минных полей). В результате появились специальные концепции операций (CONOPS), которые, в свою очередь, побудили поставщиков разрабатывать индивидуальные технологии.

 

Если флоты хотят внедрять инновации в подводные операции с помощью автономных систем, необходимо идти дальше. Особое значение имеют три аспекта:

 

  • Во-первых, если ВМС хотят расширить спектр применения БПА, им необходимо разработать новые задачи, служащие образцом для подражания. Это требует, чтобы они заменили сегодняшние технологические достижения гораздо более сильным акцентом на концепции, которые иллюстрируют, как получить эксплуатационные преимущества, посредством подводной автономии. Это потребует от флотов, промышленности и ученых разработки более модульного подхода к пониманию боевой системы. Этот подход будет определять различные модули, готовые для использования в конкретных задачах. Подход также иллюстрирует концептуальные, культурные, организационные и технологические изменения, которые необходимы для выполнения соответствующих задач. Итеративный подход[78] к разработке также может помочь преодолеть препятствия для принятия БПА, так как это будет способствовать смягчению последствий морских угроз.

 

Три главных геополитических игрока, а именно США, Россия и Китай, собираются разработать и развернуть БПА. Это говорит о том, что могут возникнуть разные ролевые модели: каждая страна пытается подкрепить свои идеи концепциями, требованиями к совместимости, а также экспортом БПА. В долгосрочном плане это может привести к развалу нынешнего, главным образом, подводного боевого режима в США, если Россия и Китай будут разрабатывать БПА, которые соответствуют их конкретным концепциям подводной войны.

 

  • Во-вторых, необходимо получить более полное понимание ситуации, поскольку подводная автономия – это не просто использование автономной платформы. Скорее это усиливает потребность в сетевом подходе, объединяющем все платформы и сенсоры, работающие в подводной среде, и для их объединения с платформами, работающими в других средах. Автономия на уровне нескольких сред как одна из ключевых идей для будущих военных действий укрепит потребность в модульных и масштабируемых подходах, основанных на открытой архитектуре и открытых стандартах, а не на окончательных решениях. С этой целью военно-морские силы и другие виды сил должны создавать экспертные группы, которые будут совместно рассматривать последствия использования автономных систем для решения таких ключевых вопросов, как разработка концепций, научные исследования и разработки, закупки и оперативное развертывание.
  • Наконец, в отличие от автономных воздушных систем, БПА необходимо доставлять в районы проведения операций. Пока БПА зависят от подводных лодок или надводных платформ, ориентированное на платформу мышление, вероятно, будет доминировать над другими концепциями использования БПА. Возникает ключевой вопрос: адаптируются ли БПА к подводным лодкам и наземным платформам, или же эти платформы адаптируются для развертывания БПА?[79] Военно-морские силы и промышленность должны объединиться для решения этого вопроса, поскольку завтрашние платформы должны будут предлагать гораздо больше вариантов для развертывания. Это, в свою очередь, будет определять дизайн за пределами существующих решений, таких как торпедные аппараты или модули полезной нагрузки для подводных лодок.

 

 

[1] Подробнее см.: http://www.royalnavy.mod.uk/news-and-latest-activity/operations/uk-home-waters/unmanned-warrior

[2] Kelley Sayler, A World of Proliferated Drones: A Technology Primer (Washington, D.C.: CNAS, 2015), p. 5.

[3] В настоящей работе автономные системы определяются как системы, способные выбирать и выполнять задачи без предварительной установки со стороны оператора-человека. Данное понимание несколько отличается от определения, предложенного в работе Paul Scharre and Michael C. Horowitz, An Introduction to Autonomy in Weapon Systems (Washington, D.C.: CNAS, 2015), p. 16.

[4] Marcel Dickow, Robotik: ein Game-Changer für Militär und Sicherheitspolitik (Berlin: Stiftung Wissenschaft und Politik, 2015), p. 23–24; Scharre and Horowitz, An Introduction to Autonomy in Weapon Systems, p. 3.

[5] Прорывные инновации относятся к свершившимся концептуальным, организационным и технологическим изменениям, способным коренным образом изменить характер подводных боевых действий. См. также: Tai Ming Cheung, Thomas G. Mahnken, and Andre L. Ross, «Frameworks for Analyzing Chinese Defense and Military Innovation», in Tai Ming Cheung (ed.), Forging China’s Military Might. A New Framework for Assessing Innovation (Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2014), p. 37

[6] Мы используем термин «беспилотные подводные аппараты» (БПА) в качестве зонтичного определения для автономных подводных аппаратов (АПА) и дистанционно управляемых подводных аппаратов (ДПА).

[7] Joint Operational Access Concept (Washington, D.C.: Department of Defense, 2009)

[8] Richard Martinage, Toward a New offset Strategy: Exploiting U.S. Long-Term Advantages to Restore U.S. Global Power Projection Capability (Washington, D.C.: CSBA, 2014), pp. 33–37

[9] A Cooperative Strategy for 21st Century Seapower (Washington, D.C.: U.S. Navy, 2015), pp. 19–26

[10] Bryan Clark, The Emerging Era In Undersea Warfare (Washington, D.C.: CSBA, 2014)

[11] Martinage, Toward a New Offset Strategy, p. 60

[12] William J. Rogers, “Be Prepared for Maritime Drones,” Proceedings 141:10 (October 2015), p. 24

[13] Robert O. Work, “Remarks by Defense Deputy Secretary Robert Work at the CNAS Inaugural national Security Forum,” Washington, D.C., 14 December 2015, www.cnas.org/transcripts/work-remarks-national-security-forum

[14] The Navy Unmanned Undersea Vehicle (UUV) Master Plan (Washington, D.C.: Department of the Navy, 2004), pp. 9-15

[15] Из интервью с авторами доклада, Вашингтон, 28 апреля 2015 года

[16] Unmanned Systems Integrated Roadmap FY2013–2038 (Washington, D.C.: Department of Defense, 2013), p. 3

[17] Megan Eckstein and Sam LaGrone, “Retired Brig. Gen Frank Keley Named First-Ever Deputy Assistant Secretary of the Navy for Unmanned Systems,” USNI News, 27 October 2015, https://news.usni.org/2015/10/27/retired-brig-gen-frankkelley-named-first-ever-deputy-assistant-secretary-of-the-navy-for-unmanned-systems

 

[18] For more on this, see in particular the DARPA website for special projects, such as Tactical Undersea Network Architectures (TUNA), Positioning System for Deep Ocean Navigation (POSYDON), Forward Deployed Energy and Communications Outpost (FDECO), and Upward Falling Payloads (UFP), www.darpa.mil

[19] Bryan Clark, “Game Changers: Undersea Warfare,” Statement before the House Armed Services Seapower and Projection Forces Subcommittee, Washington, D.C., 27 October 2015, http://csbaonline.org/publications/2015/10/undersea-warfaregame-changers/

[20] Kris Osborn, «Navy to deploy first underwater drones from submarines,» Military.com, 13 April 2015, http://www.military.com/daily-news/2015/04/13/navy-to-deploy-first-underwater-drones-from-submarines.html

[21] John Keller, “Raytheon and DARPA Consider Deploying Unmanned Air and Marine Vehicles from Fighter Aircraft,” Military & Aerospace, 23 April 2014, www.militaryaerospace.com/articles/2014/04/f18-uav-uuv.html

 

[22]  “Russian Federation Marine Doctrine,” Press Release, Office of the President of the Russian Federation, 26 July 2015, http://en.special.kremlin.ru/events/president/news/50060; Russian National Security Strategy, Russian Federation Presidential Edict 683, 21 December 2015, www.ieee.es/Galerias/fichero/OtrasPublicaciones/Internacional/2016/RussianNational-Security-Strategy-31Dec2015.pdf

[23] Matthew Bodner, “New Russian Naval Doctrine Enshrines Confrontation with NATO,” The Moscow Times, 27 July 2015, www.themoscowtimes.com/business/article/new-russian-naval-doctrine-enshrines-confrontation-with-nato/526277.html

[24] Dmitry Boltenkov, “Russian Nuclear Submarine Fleet,” Moscow Defense Brief, 6/2014, pp. 18–22

[25] ВМФ России все еще не проводит четкого различия между автономными и дистанционно-управляемыми подводными аппаратами

[26]  Interview by Heiko Borchert, Moscow, 26 August 2015; Nikolai Novichkov, “Russian Naval Doctrine Looks to the Future,” Jane’s Defence Weekly, 19 August 2015, p. 24–25

[27] Interview by Heiko Borchert, Moscow, 26 August 2015; “Robots, Drones to Boost Russian 5th Gen Nuclear Subs’ Arsenal”, RT, 15 December 2014, www.rt.com/news/214563-robot-drone-russia-submarine/

[28] The final two paragraphs build on: Interview by Heiko Borchert, Moscow, 26 August 2015; Dave Majumdar, “Russia vs. America: The Race for Underwater Spy Drones,” The National Interest, 21 January 2016, http://nationalinterest.org/blog/the-buzz/america-vs-russia-the-race-underwater-spy-drones-14981

 

[29]«Diplomat says China would assume world leadershp if needed,» Reuters, 23 Januar 2017, http://www.reuters.com/article/uschina-usa-politics-idUSKBN1570ZZ?il=0

[30] Julian Borger, «Chinese warship seizes US underwater drone in international waters,» The Guardian, 16 December 2016

[31]  Ely Ratner et. al., More Willing and Able: Charting China’s International Security Activism (Washington, D.C.: CNAS, 2015)

[32]  China’s Military Strategy (Beijing: State Council Information Office of the People’s Republic of China, 2015), www.chinadaily.com.cn/china/2015-05/26/content_20820628.htm

[33] Из интервью с авторами доклада, Вашингтон, 28 апреля 2015 года

[34] China’s Military Strategy, op. cit.

[35] Ratner, More Willing and Able; Yves-Heng Lim China’s Naval Power. An Offensive Realist Approach (Surrey: Ashgate, 2014, p. 165; Ronald O’Rourke, China Naval Modernization: Implications for U.S. Navy Capabilities – Background and Issues for Congress (Washington, D.C.: CRS, 2016)

[36] Ratner, More Willing and Able; Yves-Heng Lim China’s Naval Power. An Offensive Realist Approach (Surrey: Ashgate, 2014, p. 165; Ronald O’Rourke, China Naval Modernization: Implications for U.S. Navy Capabilities – Background and Issues for Congress (Washington, D.C.: CRS, 2016)

[37] Michael S. Chase, Kristen Gunness, Lyle J. Morris, Samuel K. Berkowitz, and Benjamin Purser, Emerging Trends in China’s Development of Unmanned Systems (Santa Monica: RAND, 2015)

[38] Такое мнение выразил генерал в отставке Сюй Гуанюй в интервью CCTV-4, 14 марта 2013. Интервью с авторами доклада, Вашингтон, 28 апреля 2015

[39] Интервью с авторами доклада, Вашингтон, 28 апреля 2015

[40] Chase, Emerging Trends in China’s Development of Unmanned Systems, pp. 2–3; Interview by the authors, Washington, D.C., 16 July 2015; Jeffrey Lin and P.W. Singer, “The Great Underwater Wall of Robots: Chinese Exhibit Shows Off Sea Drones,” Eastern Arsenal, 22 June 2016, www.popsci.com/great-underwater-wall-robots-chinese-exhibit-shows-off-seadrones

 

[41] Jeffrey Lin and P.W. Singer, “Not a Shark, But a Robot: Chinese University Tests Long-Range Unmanned Mini Sub,” Eastern Arsenal, 4 June 2014, http://www.popsci.com/blog-network/eastern-arsenal/not-shark-robot-chinese-university-tests-long-range-unmannedmini-sub

[42] Interview by Heiko Borchert, Singapore, 20 May 2015; Swee Lean Collin Koh, “’Best Little Navy in Southeast Asia’: The Case of the Republic of Singapore Navy,” in Small Navies. Strategy and Policy for Small Navies in War and Peace, ed. Michael Mulqueen, Deborah Sanders, and Ian Speller (Surrey: Ashgate, 2014), pp. 117–132; “Singapore Proposes Framework for Submarine Operations Safety,” Channel NewsAsia, 21 May 2015, www.channelnewsasia.com/news/singapore/singaporeproposes/1861632.html

[43] Interviews by Heiko Borchert, Singapore, 20 May 2015

[44] Ibid.

[45] Учитывая общий акцент Сингапура на технологической зрелости, можно предположить, что его власти хотели бы внимательно следить за тем, какие шаги предпринимают более опытные в разработке БПА страны (такие как США), прежде чем предпринимать собственные меры.

[46] Jermyn Chow, “Unmanned Systems Make a Splash at Maritime Show,” The Straits Times, 19 May 2011, p. 4; Ridzwan Rahmat, “Singapore Unleashes Its Autonomous Underwater Platform for MCM Operations,” Jane’s International Defence Review (June 2014), pp. 34–35; Yong Han Goh and Su Ying Audrey Lam, “Delivering New Mine Countermeasure сapabilities to the RSN,” DSTA Horizons (Singapore: DSTA, 2015), pp. 30–35

[47] Stale Ulriksen, Balancing Act: Norwegian Security Policy, Strategy and Military Posture (Stockholm: Stockholm Free World Forum, 2013)

[48] Interview by Heiko Borchert, Oslo, 27 October 2015; Norwegian Armed Forces in Transition (Oslo: Norwegian Armed Forces, 2015), p. 19; Capable and Sustainable: Long Term Defence Plan (Oslo: Norwegian Ministry of Defence, 2016), p. 12

[49] Interview by Heiko Borchert, Oslo, 27 October 2015; «Germany chosen as strategic partner for new submarines to Norway», Ministry of Defence Press Release No. 8/2017, 3 February 2017, https://www.regjeringen.no/en/aktuelt/germany-chosenas-strategic-partner-for-new-submarines-to-norway/id2537621/

[50] Interviews by Heiko Borchert, Oslo, 26–27 October 2015

[51] Interviews by Heiko Borchert, Oslo, 26–27 October 2015 and 31 May 2016

[52]Например, см. UK Defence Doctrine. Joint Doctrine Publication 0-01 (Shrivenham: Ministry of Defence Development, Concepts, and Doctrine Centre, 2014), pp. 50–51.

 

 

[53] Интервью авторов, Washington, 28 апреля 2015.

[54] Heiko Borchert, “Rising Challengers: Ambitious New Defence Exporters Are Reshaping International Defence Trade,” European Security & Defence (February 2015), pp. 61–64.

[55] Интервью авторов, Washington, D.C., 28 April 2015; Paul Scharre, Robotics on the Battlefield. Part I. Range, Persistence and Daring (Washington, D.C.: CNAS, 2014); Paul Sharre, Robotics on the Battlefield. Part II: The Coming Swarm (Washington, D.C.: CNAS, 2014).

[56]http://www.darpa.mil/program/upward-falling-payloads (доступ 12 января 2017).

[57] Shawn Brimley, Ben Fitzgerald and Kelley Sayler, Game Changers. Disruptive Technology and U.S. Defense Strategy (Washington, D.C.: CNAS, 2013, p. 19.

[58] Как и Andrew Ross, мы определяем военную инновацию как “изменения в том, как военные готовятся к войнам, ведут в них и побеждают.” См.  Andrew L. Ross, On Military Innovation: Toward an Analytical Framework. CITC Policy Brief No. 1 (San Diego: California Institute on Conflict and Cooperation, 2010), p. 1, http://escholarship.org/uc/item/3d0795p8 (доступ 12 January 2017).

[59] Williamson Murray and MacGregor Know, “Thinking about Revolutions in Warfare,” in The Dynamics of Military Revolution 1300-2000, ed. Macgregor Knox and Williamson Murray (Cambridge: Cambridge University Press, 2001), p. 13; Tai Ming Cheung, Thomas G. Mahnken, and Andrew L. Ross, “Frameworks for Analyzing Chinese Defense and Military Innovation,” in Forging China’s Military Might. A New Framework for Assessing Innovation, ed. Tai Ming Cheung (Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2014), pp. 15–46; Michael Raska, Military Innovation in Small States: Creating a Reverse Asymmetry (Abingdon: Routledge, 2016).

[60] David S. Alberts, John J. Garstka, and Frederick P. Stein, Network Centric Warfare: Developing and Leveraging Information Superiority (Washington, D.C.: CCRP, 2002); Theo Farrell and Terry Terriff, “Military Transformation in NATO: A Framework for Analysis,” in A Transformation Gap? American Innovations and European Military Change, ed. Terry Terriff, Frans Osinga, and Theo Farrell (Stanford: Stanford University Press, 2010), pp. 1–13; Raska, Military Innovation in Small States, pp. 28–58.

[61] Ross, On Military Innovation, p. 4.

[62] Dima Adamsky, The Culture of Military Innovation: The Impact of Cultural Factors on the Revolution in Military Affairs in Russia, the US and Israel (Stanford: Stanford University Press, 2010), p. 10.

[63]Interview by the authors, Washington, D.C., 15 July 2015; Brimley, FitzGerald and Sayler, Game Changers, p. 12; Scharre, Robotics on the Battlefield. Part I, pp. 35–37.

[64] Theo Farrell’s definition, quoted by Raska, Military Innovation in Small States, p. 4.

[65] Williamson Murray, Military Adaptation in War: With Fear of Change (Cambridge: Cambridge University Press, 2011), p. 309.

[66] Michael C. Horowitz, The Diffusion of Military Power: Causes and Consequences for International Politics (Stanford: Stanford University Press, 2010), p. 38.

[67] Interview by the authors, Washington, D.C., 15 July 2015; Raska, Military Innovation in Small States, pp. 197–200; Jeffrey A. Isaacson, Christopher Layne, and John Arquilla, Predicting Military Innovation (Santa Monica: RAND, 2007), pp. 4, 12–13.

[68] Horowitz, The Diffusion of Military Power, p. 38.

[69] Murray, Military Adaptation in War, p. 3.

[70]Horowitz, The Diffusion of Military Power, p. 50.

 

[71] Ibid. pp. 20–21.

[72] Brimley, FitzGerald, and Sayler, Game Changers, p. 11.

[73] Yu-Ming Liou, Paul Musgrave, and J. Furman Daniel, “The Imitation Game: Why Don’t Rising Powers Innovate Their Militaries More?,” The Washington Quarterly, 38:3 (Fall 2015), p. 159.

[74] Horowitz, The Diffusion of Military Power, pp. 8–12.

[75] Interview by the authors, Washington, D.C., 16 July 2015; Horowitz, The Diffusion of Military Power, pp. 14–15.

[76] Raska, Military Innovation in Small States; Adamsky, The Culture of Military Innovation; Thomas Jäger and Kai Opermann, “Bürokratie- und organisationstheoretische Analysen der Sicherheitspolitik: Vom 11. September zum Irakkrieg,” in Methoden der sicherheitspolitischen Analyse, ed. Alexander Siedschlag (Wiesbaden: VS Verlag für Sozialwissenschaften, 2006), pp. 105–134.

[77] Cailtin Talmadge, The Dictator’s Army. Battlefield Effectiveness in Authoritarian Regimes (Ithaca/London: Cornell University Press, 2015), p. 13–15; P.W. Singer, Wired for War: The Robotics Revolution and Conflict in the 21st Century (New York: The Penguin Press, 2009), p. 253.

[78] Итеративный подход (англ. iteration — «повторение») — это выполнение работ параллельно с непрерывным анализом полученных результатов и корректировкой предыдущих этапов работы. Проект при этом подходе в каждой фазе развития проходит повторяющийся цикл: Планирование — Реализация — Проверка — Оценка (прим. пер.).

[79]Также см. Megan Eckstein, «Navy seeking unmanned underwater advances to field today, to inform next generation sub design in 2020s», USNI News, 31 October 2016, https://news.usni.org/2016/10/31/navy-seeking-uuv-advances-to-field- today-to-inform-ssnx-design-in-2020s (accessed 12 January 2017).

Опубликовать в LiveJournal
Опубликовать в Мой Мир
Опубликовать в Яндекс
Опубликовать в Google Buzz
Опубликовать в Google Plus
Опубликовать в Одноклассники